Ненужная память человечества?

    Можно назвать эти заметки и так, потому что ритм жизни постоянно меняется, и при этих переменах уходят одни артефакты культуры, а на смену им приходят совсем другие. А можно и сентиментальнее: “звучат шаги, мои друзья уходят…”.

    Впрочем, в моем случае — это шуршат страницы. Вдруг твердо решаю: пусть книги уходят из дома, читаные–перечитаные, многажды обдуманные — пусть уходят. Пора сжигать какие–то корабли, чтобы расстаться, наконец, с миром иллюзий всегда заменявшим реальность. Жизнь стала настолько иной, реальные собеседники настолько отличаются от книжных единомышленников, что невозможно существовать, зависая над этой все расширяющейся пропастью. Пусть уходят. Куда? Оказалось, что сегодня книги никому не нужны. Еще три года назад вынесенные на скамейку у дома книжные развалы были унесены вмиг. Сегодня это никому неинтересно. “Мои дети читают только религиозную литературу”. “Мои дети не читают на русском языке”. “Мои дети вообще не читают”. А вы? “Ну–ка, что тут у вас? А детективы есть? А любовные романы? Исторические хроники, ха! Философские трактаты. Да это все заумь, мне такое неинтересно”.

    Книги сняты с полок, ждут. Голос приемщика макулатуры холоден и скучен: три сома за килограмм. Куда потом пойдут все эти страницы, наполненные разумом, поиском, горением мысли, биением сердец, отчаяньем и счастьем? Страшно подумать. А пока что, прощаясь, я снова и снова перечитываю их. Они вошли в меня, приняты мной, и, кто знает, сколько поступков совершено под их прямым влиянием? Когда–то сама мысль о том, что книги могут быть сожжены, уничтожены, воспринималась, как кощунство, как акт вандализма, если не сказать крепче. Но зачем сжигать какие–то книги, зачем подвергать остракизму отдельных писателей, если так просто выработать у общества равнодушие к слову? Все — и злоба, и ненависть, и зависть, и коварство, и предательство уступают перед сильным и могучим равнодушием. Стена “нам это не нужно” непреодолима.

    Никому не нужен Валентин Катаев, вместе с которым в мою жизнь вошло ощущение жаркого, сухого морского воздуха, соленого и волнующего, хрупкость нежных ракушек, теплых камней, вечность существования и незащищенность человеческой жизни? Никому не нужен Александр Бек, который просто и ясно изложил понятие “сшибка”? Это когда ты понимаешь, как надо делать, а делаешь в точности до наоборот, чтобы угодить власти, начальству. Эти сшибки никогда не проходят для человека даром. Это после них у нас начинаются гипертонические кризы, инфаркты, нервные заболевания, это после них мы умираем или становимся подлецами. Когда еще какой другой писатель откроет эту истину нашему конкретному обществу? Может быть, еще очень и очень не скоро. Но сегодня Бек — не нужен. И кому нужен Кобо Абэ с его точным пониманием века информации, когда мы жадно поглощаем новости только для того, чтобы, жуя сосиску, радостно отметить: это не я погиб в авиационной катастрофе, это не в мой дом вошли террористы, это не меня выгнали с работы, это не меня унизили. И потому — мне хорошо. Мне хорошо, даже если жизнь моя ничтожна, мнение мое никому не интересно и в расчет не берется. Я прозябаю, но я жив, потому что войны и катаклизмы обходят пока что мой дом стороной. Кобо Абэ. На нашей территории его читали еще в советские времена, когда о капитализме мы знали только то, что он загнивает. И кому тогда было понятно, что призывы “убей”, “укради”, “все дозволено” станут в нашей жизни главными и основными? Стали. Теперь бы перечитать Кобо Абэ, понять, что эти лозунги — апология зла, что человек ничтожен в обществе сытых и зараженных духом стяжательства сородичей. Человеку больно. Но эта боль социального происхождения. И что делать? Осознать, что общество наше больно, потому что болен каждый из нас.

    И как можно жить, не прочитав ни разу в жизни Исаака Бабеля, ни одной его литой строчки? Например, это:

    “Был завод, а в заводе — неправда. Однако в неправедные времена дымились трубы, бесшумно ходили маховики, сверкала сталь, корпуса сотрясались гудящей дрожью работы.

    Пришла правда. Устроили ее плохо. Сталь померкла. Людей стали рассчитывать. В вялом недоумении машины тащили их на вокзалы и с вокзалов.

    Покорные непреложному закону, рабочие люди бродят теперь по земле неведомо зачем, словно пыль, ничем не ценимая…”

    Ну не про наши ли времена? Но это — публицистика, хотя кто сегодня способен написать в газете нечто подобное? А вот литература: “Я скорблю о пчелах. Они истерзаны враждующими армиями. Мы осквернили ульи. Мы морили их серой и взрывали порохом. Чадившее тряпье издавало зловоние в священных республиках пчел. Умирая, они летали медленно и чуть слышно. Лишенные хлеба, мы саблями добывали мед”.

    Сегодня мы не щадим птиц, не жалеем животных, не оставляем им мира в их республиках. Потому что и у нас идет война — война за деньги? Будет ли и у нас такой писатель, который на нашей войне сможет так пронзительно написать о жизни?

    Впрочем, какая глупая постановка вопроса: будут ли у нас свои Бабели и Ремарки. Они уже есть. Они — есть! А мимо наших душ проходят только потому, что души наши спят.

    В Голландии в Музее восковых фигур фотографируюсь рядом с Винсентом Ван Гогом. Там он еще молод, крепок, а при съемке в зрачки его попал отраженный свет и ожил художник, в его взоре будто таинственная улыбка, чего, отродясь, не было при жизни. Он писал, писал, писал, стараясь поймать все краски мира. Ирвинг Стоун так рассказал об этом: “С ним никто не разговаривал. Он тоже не заговаривал ни с кем. Те скудные силы, которые оставались у него от упорной работы, он тратил на борьбу с мистралем. Не меньше трех дней в неделю ему приходилось привязывать мольберт к вбитым в землю колышкам. Холст трепетал и бился на ветру, словно простыня на веревке. К вечеру все тело у Винсента ныло, как будто после жестоких побоев”.

    Эту фотографию я поставила тогда на свой рабочий стол. И один хороший в общем–то человек, внимательно рассматривая ее, спросил: “Кто? Художник? Известный? Богат?” Услышав ответ, брезгливо отдернул руку: есть нынче такая примета — хочешь быть успешным, держись как можно дальше от нищих. Он испугался, что прикосновение к снимку Ван Гога каким–то образом повлияет на его деловую удачу! Богач может купить картину художника, если его душу согреет баснословная цена за нее, но понять — никогда. Ван Гог прошел мимо миллионов сухих сердец. И напрасно Стоун пытался их зажечь.

    Сколько книг, оказавшихся непосильной ношей, утратив хозяев при переездах, пропали, превратились в пыль, и скольким еще уготована такая участь? Утешает только одно: есть библиотеки, и есть в них работники, которые способны сохранить книги, так было с первого дня возникновения книг и так будет вечно. Потому что только книги способны сохранить память человечества едва ли не с предельной точностью. Книги, и ничто другое.

    Великий Абу Али ибн Сино никогда не смог бы выполнить свое предназначение на земле, если бы не искал нужные книги и не находил их. Диктуя свое жизнеописание, он радовался, как мальчишка, вспоминая те моменты, когда в руки его попадали такие желанные книги. Он лечит эмира бухарского и получает доступ к библиотеке. Находит там книги, которые помогают ему понять место каждого ученого в мире и затем точно найти свое. “И вот впускают меня в здание с множеством комнат, в каждой из которых лари со сложенными в стопку книгами: в одной комнате книги по арабскому языку и поэзии, в другой — по фикху, и так в каждой — книги по одной из наук. Ознакомившись с перечнем сочинений древних ученых, я прошу то, что мне нужно, и вижу такие произведения, о коих многие не слышали даже по названиям, и которые не приходилось и мне видеть ни прежде, ни потом”. А ведь ему было в ту пору восемнадцать лет! Он научился в то время столь многому, что в зрелом возрасте, заметил: “с тех пор у меня ничего нового не прибавилось”. Великий Авиценна, который оставил нам множество новых знаний, мимо которых мы проходим с таким равнодушием, будто это безжизненные барханы в пустыне…

    Многие сегодня зачитываются романами о любви. Но знают ли они, что такое любовь? Вот как об этом писал Юрий Тынянов: “Мерцание наступает в теле. Губы молчат. Тело одно говорит, в нем идет гул, который, верно, все слышат, но притворяются, что не замечают. Это бывает ночью? Нет, это бывает любовью”. Попробуйте вы не то чтобы описать это состояние, но хотя бы мысленно приблизиться к нему, если ничего такого с вами не происходило, — не получится.

    Перебираю книгу за книгой, все жалко. Со всеми расставаться, как с давним и надежным другом. Три сома за килограмм. Четыре сома стоит рулон туалетной бумаги. Такие времена…

    Людмила ЖОЛМУХАМЕДОВА.

Адрес материала: //mail.msn.kg/ru/news/28312/