За глухой стеной одиночества

Впервые я услышал это стихотворение, будучи студентом первого курса. В весеннем подмосковном лесу у ночного костра, когда было пропето множество песен, вдруг раздался звонкий, с легкой хрипотцой голос нашей сокурсницы Аси Малкиной: "Вчера еще в глаза глядел, а нынче - все косится в сторону...".

    Повисла тишина, которая продолжалась еще некоторое время после того, как Ася перестала декламировать. А потом посыпались вопросы: чьи это стихи, кто автор, неужели сама написала?

    - Мне так ни в жизнь не написать, - сокрушенно вздохнула Ася. - Это Марина Цветаева.

    Так началось мое знакомство с этой яркой и значительной поэтессой первой половины XX века.

    Судьба уготовила ей очень неблагополучную, трудную, трагическую жизнь, хотя и поставила с первых шагов ее сознательного бытия в самые благоприятные условия для развития дарованного ей большого и своеобразного таланта.

    Анастасия Цветаева в посвященной старшей сестре и выдержавшей несколько изданий книге "Воспоминания" написала, как в дневнике матери много лет спустя они прочли: "Четырехлетняя моя Маруся ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы, - может быть, будет поэт?".

    Предвидение матери в полной мере сбылось. Пройдет всего 16 лет, и двадцатилетняя Марина, находясь в гостях у Максимилиана Волошина в Коктебеле, прозорливо напишет:

    Моим стихам, написанным так рано,

    Настанет свой черед.

Илья Эренбург познакомился с Мариной Цветаевой, когда ей было двадцать пять лет. В ней, вспоминал он, поражало сочетание надменности и растерянности. Осанка была горделивой - голова, откинутая назад, с очень высоким лбом, а растерянность выдавали глаза - большие, беспомощные, как будто невидящие: Марина страдала близорукостью. Волосы были коротко подстрижены в скобку. Она казалось не то барышней-недотрогой, не то деревенским пареньком.

    В одном из стихотворений Цветаева рассказывала о своих бабках: одна была простой русской женщиной, сельской попадьей, другая - польской аристократкой:

    Обеим бабкам я вышла - внучка:

    Она совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, высокомерность и застенчивость, книжный романтизм и душевную простоту.

    В 1926 году, отвечая на анкету Кабинета революционной литературы для библиографического Словаря писателей XX века, Цветаева писала: "Главенствующее влияние - матери (музыка, природа, стихи, Германия. Страсть к еврейству. Один против всех. Heroica). Более скрытое, но не менее сильное влияние отца (страсть к труду, отсутствие карьеризма, простота, отрешенность). Слитое влияние отца и матери - спартанство. Два лейтмотива в одном доме: Музыка и Музей. Воздух дома не буржуазный, не интеллигентный - рыцарский. Жизнь на высокий лад".

    Когда началась гражданская война, ее муж Сергей Эфрон, очень мягкий, скромный, задумчивый человек, ушел в белую армию. Его воззрения Цветаева разделяла. Осенью 1920 года она завершила работу над книгой стихов "Лебединый стан", прославлявшей белогвардейцев. Однако, оказавшись вслед за мужем в эмиграции, она увидела во всей жалкой и отвратительной наготе мышиную возню и яростную грызню всевозможных белоэмигрантских "партий" и "фракций". Лебеди в большинстве своем оказались воронами. Произошел полный разрыв с эмиграцией. Даже живя в большой нужде, она отвергала все предложения об издании "Лебединого стана". О размерах этой нужды писала сама Цветаева в одном из частных писем в 1933 году: "Нищеты, в которой я живу, вы себе представить не можете, у меня же никаких средств к жизни, кроме писания. Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает 5 франков в день, на них вчетвером (у меня сын 8-ми лет, Георгий) живем, т. е. просто подыхаем с голоду".

    С наиболее влиятельными литературными кругами белой эмиграции Цветаева находилась в неприязненных отношениях, открыто заявляла: "Они не Русь любят, а помещичьего "гуся" - и девок".

    Независимость ее суждений, дух и направление ее творчества раздражали и восстанавливали против нее большинство эмигрантских литераторов. Вокруг нее росла глухая стена одиночества. В одном из писем в 1935 году она писала: "Надо мной здесь люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии (защиты - нет)".

    В 1939 году Марина Цветаева возвратилась из эмиграции в Россию. Ее не арестовали, не уничтожили физически. Ей уготовили другую мученическую жизнь: вокруг нее начали арестовывать самых близких и дорогих людей - мужа, дочь, сестру. Стихов не печатали.

    С началом войны, в августе 1941 года она с 16-летним сыном отправилась в эвакуацию в Чистополь. Пыталась там устроиться посудомойкой в писательской столовой. Однако ей в этом отказали: совет писательских жен счел, что она может оказаться немецким шпионом. Цветаева перебралась в город Елабугу, где стирала белье местному милиционеру. Не выдержав одиночества, постоянных унижений, устав от нищеты, 31 августа 1941 года Марина Цветаева повесилась. В Елабуге она прожила всего десять дней.

    Когда речь заходит о Цветаевой, я вспоминаю подмосковный лес, моих сокурсников у ночного костра и звонкий с легкой хрипотцой голос Аси Малкиной: "Мой милый, что тебе я сделала?"

    * * *

    Все жаворонки нынче - вороны!

    Я глупая, а ты умен,

    "Мой милый, что тебе я сделала?"

    И слезы ей - вода, и кровь -

    Не ждите ни суда, ни милости.

    Увозят милых корабли,

    "Мой милый, что тебе я сделала?!"

    Вчера еще - в ногах лежал!

    "Мой милый, что тебе я сделала?!"

    Спрошу я стул, спрошу кровать:

    Другую целовать", - ответствуют.

    Жить приучил в самом огне,

    Мой милый, что тебе - я сделала?

    Все ведаю - не прекословь!

    Там подступает Смерть-садовница.

    Само - что дерево трясти! -

    Мой милый, что тебе я сделала!

    Вячеслав ТИМИРБАЕВ.

Адрес материала: //mail.msn.kg/ru/news/25019/