Жизнь через призму бытовизма

    Всего 63 года прошло со дня Великой Победы. Или уже? Во всяком случае, за эти годы отношение к этому дню менялось неоднократно. До 1948 года это был День Победы. Потом наступило затишье: сколько можно праздновать?! Победили и забудьте. И все забыли. Кроме фронтовиков, изувеченных, изуродованных, изломанных войной. Еще до 60-х годов прошлого столетия их можно было увидеть во множестве в выгоревших солдатских гимнастерках, в пилотках, на костылях.

    Тогдашние базары стали для них единственным источником существования. Кто умел играть на гармошке, играли "Соловьев", "Катюшу", подпевали хриплыми неверными голосами. Кто-то точил ножи. Кто-то просто просил подаяние. Но самыми страшными были солдаты, у которых не осталось ни ног, ни рук. Откуда были они? Но попали в Центральную Азию на санитарных эшелонах, здесь тогда много было госпиталей. Кто-то не захотел возвращаться домой "таким", кому-то возвращаться было некуда, а специализированные госпитали для совершенно изуродованных людей в те времена были переполнены. Фронтовики тихо умирали вдали от общества, уже стремительно удаляющегося от войны.

    Изувеченных раненых подбирали сердобольные женщины, удивительно, но их тогда было очень много, этих женщин, готовых жертвовать собой! Сейчас такой подвид женщин, кажется, совершенно исчез. Кто-то из них работал санитарками в госпиталях, и, когда те стали закрывать, они повезли изувеченных воинов к себе домой, кто-то "просто так" взял. И ведь тогда никаких льгот, никаких послаблений не было! Некоторые взяли, чтобы выезжать с ними на базар - за милостыней. Никогда не забуду солдата, который легко помещался в детской колясочке. Да и какие тогда были колясочки? Четыре колеса, на которые поставлена корзина и ко всему этому приделана длинная железная ручка с поперечиной, чтобы можно было тянуть двумя руками или налегать животом. Мы, дети, заглянули в эту колясочку. Там была... голова мужчины, крепкая, сильная голова на крепкой шее. Где кончался человек, мы так и не поняли. Потому что все остальное пространство колясочки занимала толстая пеленка из байки. Глаза смотрели на нас умным и усталым взглядом. Колясочку толкала перед собой усталая женщина в старом крепдешиновом платье и с буклями под актрису Серову на голове. Это потом, гораздо позднее, я увидела фильмы с Серовой, рассмотрела ее крепдешиновые платья и кудри, а тогда просто запомнила голову в коляске и платье с кудрями. Моя мама, фронтовичка, еще донашивала свою военную форму, голову по медсестринской привычке крепко повязывала белой косынкой, а первое крепдешиновое платье появилось у нее тогда, когда уже давным-давно вышло из моды.

    Были времена, когда фронтовики срывали со своих гимнастерок ордена и медали и бросали их в пыль, пьяно плача от бессилия хоть что-то изменить в своей жизни. Мы с братом играли родительскими орденами и медалями до тех пор, пока не истерлись ленточки, не отломились застежки, не потерялись где-то сами медальоны. Помню тогдашние азартные сражения мальчишек в лянгу. Кусочек меха нужно было соединить с кусочком металла и виртуозным образом подбрасывать ногой, не давая упасть на землю. Так вот не всякие медали годились для этого. Помню один такой кружок с профилем Сталина, который пацаны выбросили за ненадобностью, а я подобрала. Сталинский профиль мне очень нравился. Но это было несвоевременно. Потому что начались дискуссии о культе личности, и было неясно, кто из взрослых прав, а кто виноват. Дискуссии эти приняли затяжной характер. Постепенно перестали быть острыми, но оставались актуальными. Учитель истории, достав огромный клетчатый носовой платок, трубно сморкался в него, отирал слезы и говорил: Сталин - это личность, нельзя так, он многое сделал для страны. Сосед без ноги рассказывал: а я кричал "За родину, за Сталина!", когда шли в атаку, и что, я был дурак?! А другой ему возражал: я никогда не кричал, вообще ничего не кричал, когда шел в атаку, молча шел, сил на крики не оставалось. И ведь это были не какие-то там 60-е годы, а уже 70-е! Зато в массе своей взрослые яростно клеймили Сталина, повсюду сносились его памятники, в обиход вошло слово "интеллигент", что означало прежде всего пересмотр всей истории, крушение любых кумиров и анекдоты на самые щекотливые темы.

    Не сразу выяснилось, что не всякий человек в галстуке и шляпе - обязательно интеллигент. И уж совсем не сразу пришло ощущение стыда за людей, бравировавших этим словом. В атеистической стране возникло легкое, беспомощное, едва намеченное слово "душа". Бывшие фронтовики, жесткие и грубые, не любили интеллигентов, но слово "душа" им было очень близко. Тысячу раз приходилось их видеть плачущими, но еще чаще - испуганными ввиду чиновничьей бюрократии. И это было странно, и это не сочеталось с фильмами о войне.

    Отец за неожиданный с моей стороны интерес к политике отругал и запретил на такие темы рассуждать в принципе. Последней войной для моих родителей стала война с Японией, короткая, но не менее злая. Там они успели подружиться с мирными жителями Японии, которых затем выселили с советской территории, обменялись адресами и подарками. Особенно удивителен был цветок хризантемы. Он был искусственный, но как настоящий и по-настоящему пахнущий росистой утренней свежестью. Он лежал в коробке десятилетия, и когда его доставали, то в дом приходила теплая, солнечная осень. Тут в гости заглянул родственник - партийный функционер. Он с ужасом обнаружил у родителей эти "факты" общения с вражескими силами и лично сжег и хризантему, и бумаги в печке, подталкивая их кочергой в самое пекло. При этом он кричал: ты забыл о том, что твой отец был репрессирован?! Ты думаешь, что если был на фронте, так тебе все с рук сойдет?! Отец испугался. А мама гордо стиснула губы: что за глупости?!

    Что касается непонятных слов, которые тогда появились во множестве, то отец порекомендовал чаще заглядывать в словарь, который тут же и купил. Потому что первые непонятные слова были такими: "пацифист" и "гомосексуалист". Что означает первое слово, отец-фронтовик не знал совсем, а услышав второе, побагровел.

    Отцовские шинели постепенно превратились в куртку для брата и "разлетайку" для меня. Жесткая, шершавая "разлетайка" была моим детским мучением и стыдом. Моя подруга, чей отец работал в торговле, на фронте не был, носила драповые пальтишки и шикарные капоры. Я на ее фоне, крепко повязанная толстым шерстяным платком и в обвисающей на худом теле "разлетайке", казалась нищенкой. Нам трудно, говорила мама, потерпите, папа только-только демобилизовался, хотя война давным-давно закончилась, но у нас еще нет своего дома, у нас еще нет ничего, но все будет, когда-нибудь все будет, потерпите. Почему твой папа не воевал, спросила я однажды подругу. Та от разговора ушла. Тогда я спросила своего отца. И он опять побагровел и, оттолкнув меня, куда-то ушел. Мама запретила мне дружить с этой девочкой только после того, как та заявила: а порядочные женщины на фронт не ходили! Услышали бы эту фразу сотни солдат, которых спасла кровь моей мамы, переливаемая под бомбежкой прямо из вены в вену...

    Когда вдруг страна снова вспомнила о былой победе, когда вдруг все снова стали произносить имена фронтовиков с уважением, когда вдруг постепенно стали появляться какие-то льготы, мои родители растерялись. Потом постепенно привыкли.

    Теперь снова начинают отвыкать. Уже слишком старые люди, уже слишком беспомощные, чтобы даже выйти на праздничный парад. Уже рады каждому, кто пришел их поздравить и принес вкусные булочки. Уже ловят каждое доброе слово, не замечая, что зачастую слова произносятся скороговоркой. 9 Мая обрушивается на стариков, как шквал ветра, не щадя их беспомощные тела. Они испуганно смотрят на поздравляющих, которым несть числа. Знают, что скоро все это кончится, что снова о них вспомнят только через год, если они доживут, конечно. И вздыхают с облегчением, когда стихия праздника стихает. Хорошо, что они уже не читают газеты и тем более, не могут пользоваться Интернетом. Значит, всяких современных рассуждений о том, какой была та война, какими они были сами, кто победил, а кто проиграл, им уже не узнать. Пошел очередной откат, новый пересмотр итогов той войны. Дерзкая мысль 90-х годов: надо было тогда сдаться фашистам, сейчас бы жили, как европейцы, ничто по сравнению с теми мыслями, которыми был наводнен Интернет в канун и после Дня Победы. Внуки и правнуки фронтовиков изгалялись над темой, как хотели. И кыргызстанские в том числе, потому что по случаю этого великого праздника свет не отключали весь день.

    Вот этот подарок, может быть, последний в их жизни, который вручило им государство, - свет весь день - доконал моих стариков совсем: лучше бы ночью горел, нам ведь вставать приходится, или лучше бы горел всегда, как всю нашу жизнь. А впереди осень: не знаю, как им объяснить, да и надо ли вообще об этом говорить, что очень, очень, очень дорогими станут тепло в доме и горячая вода. Что за свет придется платить дважды - за потраченную энергию и ее мощность, что цены на продукты продолжают расти, что в медицинских учреждениях уже не просто удивляются их возрасту, а поражаются их "наглости" - тут молодые мрут как мухи, а эти еще хотят к себе внимания! Забылось о том, что "эти" - люди. Как забылось и о том, что люди - это и ветераны труда. Как им жить? Еще только-только начинается лето, а они всеми мыслями своими в осени: отказаться от тепла и горячей воды совсем? Отказаться от света? Отказаться от лекарств? А может, просто перестать есть и тем самым избавить наконец государство от самих себя, старых, беспомощных, несовременных, но все еще живущих и живущих? Мои родители слишком стары, и такие мысли им, по счастью, в голову не приходят. Они продолжают с уважением произносить слова "государство", "правительство", "родина". Вместо них, но от имени ветеранов (!) в президиумах заседают какие-то моложавые мужчины, резко обрывают голоса из народа о том, что так жить нельзя: "Вам же повысят пенсию летом! Вам же сказано, что тем, кому будет особенно трудно, помогут! Вам же сказано, что уголь и мазут стали очень дорогими! Вам же сказано... Вам же сказано..."

    Все сказано, а жить невозможно! Про старость и стариков много всяких пословиц и поговорок. Но вот эту, мне думается, забыли: "Старый ворон не каркнет даром: либо было что, либо будет что". Это я к тому, что нельзя так со стариками. Аукнется это нашему обществу когда-нибудь.

    Людмила ЖОЛМУХАМЕДОВА.

Адрес материала: //mail.msn.kg/ru/news/23296/