Демократия — вседозволенность или власть закона?

    Когда власти и оппозиция говорят о демократии, создается впечатление, что они говорят о разных вещах. Потому что если бы они говорили об одном и том же и одинаково болели душой о стране, то они объединились бы в едином братском порыве и уже продолжали бороться за демократию сообща на благо родине и народу.
    Так как на будущих выборах нам (и мне как части электората) предстоит выбирать между демократией–1 и демократией–2 (так условно назовем их, раз уж речь идет о разных вещах), хотелось бы знать, что именно кроется в пакете демократия–1 и демократия–2.
    Чем именно собираются осчастливить власть имущие (впрочем, с этим как раз более или менее ясно) и оппозиция? Потому что если знать, чем именно они собираются нас осчастливить или осчастливливать далее, то, может быть, многострадальный электорат от этого счастья и откажется.
    Хотя считается, что демократия является наиболее совершенной моделью общественного устройства, обыватели сходятся в мнении, что, дескать, при Сталине порядка было больше. Таким образом, выясняется, если начать прислушиваться к мнению электората, что порядок является самоценностью и что демократия (в том варианте, которая больше всего предлагается в Кыргызстане) роковым образом лишена этого компонента.
    С первых дней суверенитета народ был несколько обескуражен: чтобы успешно управлять государством, нужен порядок, но в то же время этот порядок как бы является атрибутом прошедшей мрачной эпохи сталинизма и по нынешним демократическим временам даже является пережитком. Сейчас Акаев сетует, что дал слишком много свободы народу и что настало время подкручивать гайки. Именно подкручивать гайки, а не устанавливать порядок. Потому что при такой постановке вопроса начать устанавливать порядок пришлось бы с себя самого и с самого ближнего окружения. А вот подкручивать гайки можно тому, кто, по его мнению, требует порядка, и порядка с самих верхов. А это, очевидно, в модель демократического устройства не вписывается. Потому что, по убеждению Акаева, в Кыргызстане самая совершенная модель демократии, когда каждый делает что хочет и никто ему в этом не препятствует. Правда, модель эта работает больше на тех, кто может себе это позволить, то есть на находящихся у власти.
    В самом деле, в свое время оппозиция позволяла себе выпады, которые при своей дерзости не всегда импонировали народу, привыкшему к более солидному имиджу властей, что соответствует привычным отношениям между народом и властью. Вспоминая тот золотой век демократии, Акаев сейчас раскаивается в своей мягкости, дескать, он дал народу демократию, а тот не оценил это по достоинству. Но все же он собирается бороться за этот вид демократии, потому что единственно он подходит для правления страной (ему самому и его семье).
    Итак, электорат стоит перед выбором не между двумя демократиями, а между двумя тираниями. Установление порядка (столь необходимого в стране, что это ясно и младенцу) ассоциируется с возвратом прошлого: сталинизма и проч. Продолжать жить дальше — иметь диктатуру восточного образца, и хотя это явление для народа новое (в смысле еще не испытали на своей шкуре), вообразить его нетрудно — Туркмения тоже бывшая советская республика. Причем Акаев не является каким–то особо хитроумным правителем, которому принадлежит честь этого изобретения. На его месте с такой же легкостью можно представить любого кыргызского деятеля, независимо от того, какими бы передовыми ни были предвыборные речи.
    Можно поспорить, что года два этот деятель будет терпеливо сносить выпады оппозиции по делу и не по делу, заигрывать с американцами, совершать вояжи за счет бюджета, имитируя плодотворную деятельность. Можно предположить, что западные инвесторы, купившись на его образцово политкорректные речи, будут вкладывать деньги, что позволит без особых катаклизмов, пока вливания не исчерпают себя, прожить еще года три–четыре. Потому что западные деятели привычно считают, что демократия означает одно и то же и на Западе, и на Востоке. Правда, они делают скидки на чисто локальные условия. Но не до такой же степени, что всякий раз, слыша слово “демократия”, предполагать нечто совершенно противоположное. В этом отношении Каримов даже предпочтительнее. Нет у него демократии, ну и не надо.
    Семнадцать лет в славном городе Петербурге, которые провел Акаев, пока его не позвали на царство в Киргизии, по его мнению, дают ему свободу гарцевать на постсоветском пространстве, когда все, что бы он ни делал и ни говорил, будет считаться за передовое слово просвещения. Однако он забывает, что его подданные в это время не под Кокандом жили, и тот же российский опыт был доступен, так сказать, из первых рук.
    При таком опыте жизни мы могли бы ожидать больше личной скромности в Акаеве. Причем не скромности в быту, которая уже всем известна благодаря широкой рекламе, а в том плане, что он совершенно напрасно недооценивает своих подданных.
    Когда народ доверяет кому–либо власть (считая, что возведение во власть происходило демократическим путем), он разумеется, принимает в расчет его прежние достижения, даже если эти достижения принадлежат области, далекой от управления народом. Имея в его лице некую темную лошадку, народ как бы кредитует доверие кандидату на будущее в надежде, что успехи в управлении страной будут сопоставимы с его прежними успехами. Причем народ готов не лишать его некоторых почестей, неотделимых от должности, и от привилегии поносить его откажется с легким сердцем.
    Но и правитель должен понимать, что управление народом накладывает на него обязательства. Приход Акаева к власти создал прецедент, когда власть предстает в образе некой благодатной нивы, где слова дают золотые всходы, когда самым трудным периодом является предвыборный период ввиду необходимости облапошить народ. А то, что это только преддверие многотрудных обязанностей по управлению на благо народа, совершенно упускается из виду. Если бы это было не так, люди бы не рвались в массовом порядке во власть любого ранга.
    Это совершенно феодальный подход, когда создавались массы синекуры, связанные с минимумом обязанностей и максимумом привилегий.
    Попавши в поле влияния такой безусловно незаурядной личности, как Акаев, я как гражданин не требую отставки или отречения от власти, я требую отчета, которого не лишали народ и в советское время, на какой стадии социального развития мы живем?
    Давайте называть вещи своими именами. Сколь ни стыдно, казалось бы, жить в эпоху феодального развития, лучше признаться в этом. Лучше назвать социальное зло своим именем, распознать его отрицательные черты и бороться с ними по пунктам, чем пребывать в тумане красивых и правильных слов, которые не отражают действительности. Почему, готовя его речи, референты упускают в анализе, что демократия фатально носит черты феодального государства? Почему, строя демократическое государство, как точку отсчета мы берем мифические феодальные образования, а не советское время? Что с того, что советское время связано с преобладанием русского влияния? С каких пор мы начали так бояться русских? Вполне понятно, при колонизации края насаждаются порядки страны с более передовыми методами управления.
    Во всяком случае, в советское время такого размаха кумовства и непотизма не было. И то, что это — нежелательные явления в системе управления страной, ясно как день. Ясно также, что, искусственно лишая привычных стандартов управления государством и культивируя обычаи кыргызского (феодального) происхождения за неимением других, мы лишаем общество рычагов контроля, необходимого при недобросовестном управлении (и добросовестном тоже).
    Мы даем волю нарушениям, бороться с которыми привычными методами становится все труднее и труднее. Феодальный взгляд на происходящее, который становится все более привычным, заставляет делить все виды деятельности на вотчины, любая критика которых приобретает характер вторжения извне и заставляет обвинять этого критика в завоевательских планах, и так далее и тому подобное. Подготовка себе наследников — из той же оперы. Правда, все это делается с привлечением самых передовых политтехнологий, но самыми варварскими методами.
    Управление государством отличается от решения математических задач тем, что требует не только математического склада ума и склонности к анализу, но, как ни странно, чисто человеческих качеств тоже. Даже признанная репутация умного человека не дает гарантии, что моральные границы, существующие в любой деятельности, могут преступаться без разрушительных последствий для себя как личности.
    Взяв на откуп способность к математическим комбинациям и анализу и, надо полагать, передав свои способности своим детям по наследству, Акаев решил, что обеспечил моральные основания для правления если не себе, то своим детям.
    Единственное, что он не сделал — не выяснил, приятно ли людям быть предметом его хитроумных комбинаций и что они чувствуют, когда при этом еще убеждают, что их облагодетельствовали.
    Или Акаев действует по пословице: “Плачьте, несчастные, если не можете иначе”?
    Майра Мирмухамедова.

Адрес материала: //mail.msn.kg/ru/news/9239/