ЭЛЕКТОРАТ А ЛЯ НАТЮРЕЛЬ

    Время от времени народ сам, не ведая того, превращается в электорат. Ничего в его жизни вроде бы не меняется, все, как всегда, но вместе с тем в воздухе уже как бы витают некие флюиды, вносящие в души беспокойство и ожидание каких–то перемен. Постепенно выясняется, что флюиды начинают распространяться из тех домов, где больше всего начальства. И народ, осознав это, смелеет и подступает к высоким кабинетам все тверже и решительнее, хотя по привычке все–таки еще втягивает голову в плечи: а ну как прогонят?! Ему еще все равно, когда предстоят очередные парламентские и президентские выборы, но он уже понимает, что для кого–то это уже стало делом N 1, следовательно, его роль на исторической арене страны вот–вот опять станет главной и этим нужно суметь воспользоваться.
    Ускользающ, таинствен, как морские глубины, нрав электората. Непонятно, чего он хочет, не ясно, как он поведет себя во время выборов. И хотя все те, кто хочет власти, умеют на пути к ней мастерски подстраховаться, чтобы не зависеть от его «коварной» непредсказуемости, приходится все–таки брать и его в расчет — мало ли что он там придумает? А пока что все те, кому предстоят выборы в парламент, а также на самую высокую должность в государстве, отдыхают. Летние, так сказать, жары очень к этому располагают. Отдыхает и электорат. То есть живет как живется: «Нам эта политика ни к чему…». И после этих привычных слов смотрит с вызовом: вот, мол, я какой свободный и смелый…
    Айша–эже как символ электората
    Она не то чтобы старая, но и не молодая. Устала. Вся молодость прошла на свекловичных полях, так что ноги, как сама говорит, все помнят. Потом схоронила мужа. Проводила сына в тюрьму. Дочерей в другие страны — на заработки. Дочери не обижают: и деньги высылают, и сами приезжают. Сама пенсию получает. Еще и пшеницу ей дают, в бывшем колхозе. Она ее теперь прямо там и продает. А сама уже второй год ведет городской образ жизни: домишко продала и купила квартиру. День–деньской сидит на скамейке у подъезда и все примечает, обо всем рассуждает. Поговорить с ней приятно: так и кажется, что любит она только тебя, все понимает и всегда на твою сторону встанет если что. Но точно так же и другие соседи уверены в том, что Айша–эже именно к ним относится с поистине материнской любовью и всепрощением. И каждому она угодит своим словом, своим вниманием, своей расположенностью все выслушать и все понять. А соседи всякие попадаются, и у каждого свои проблемы, свой нрав, свои нехорошие привычки… Люди, что с этим поделаешь? Кто–то с кем–то вовсе не разговаривает, а кто–то кого–то даже и, мягко говоря, не любит.
    И все бы хорошо, но то ли оттого, что с годами слух ослаб, то ли оттого, что привыкла в поле говорить громко, общается Айша–эже с соседями, даже на жутко секретные темы, громко и шумно. Поэтому все в доме и знают друг о друге все то, что поведали сами же Айше–эже. Когда она заболевает и не выходит на скамейку, то дом будто бы пустеет: никто ни про кого ничего не знает. Говорят, что в какой–то квартире была драка, а кто–то купил дорогую антенну, но без Айши–эже подробности никому не известны.
    Сидя на скамейке, она постепенно стала как бы сердцевиной дома и в этом своем положении умело маневрирует. Если сосед любит кошек, то она вместе с ним возмущается теми, кто их не любит. Владельцу собаки она также покивает головой: если уж и заводить в доме животных, то, конечно же, собак, а от этих кошек какой прок? Тем, кто категорически не переносит никаких животных, она также покивает головой: ну что это такое, в самом деле, заводить в комнатах всякую тварь? Тем, кто метет в подъезде, она от имени общественности выражает благодарность: доброе дело для всех делаете, тех, кто не метет, поддержит также: тут в комнатах прибраться некогда, до лестницы ли? Пьющего ободрит: жить трудно. Непьющего похвалит: разве водка кого–нибудь до добра доводила? За Айшой–эже большой жизненный опыт, из которого она сделала правильный вывод: никогда никому не перечь и не пытайся его перевоспитать. В результате тонкой своей политики она пользуется всеобщей любовью, а следовательно, поддержкой: то конфетами угостят, то варенье принесут, то лекарство…
    Именно такая политика является сердцевиной, сущностью и нашего электората. Это народ должен быть гордым и неподкупным, а с электората что взять? Электорат он и есть электорат. Поэтому в предвыборные дни он, подобно Айше–эже, сидит себе на скамеечке и выслушивает всякого кандидата в куда–то. Всем кивает, всех поддерживает и не забывает брать кулечки, в знак благодарности за то, что кивал головой и готов вроде бы поддержать. Невинная эта политика самому электорату нравится, вон я какой хитрый. И невдомек ему, что на этой “хитрости” вырастает уже следующее поколение, которое между тем в нравственной своей силе значительно уступает предыдущим поколениям, которым хотя бы иногда, но было за державу обидно. Нынешним, если и обидно, то только когда “кулек” слишком маленький, а так — все хорошо. Никто не спросит, откуда деньги на “кулек” взяты и почему кандидат в куда–то так хорошо, так по–барски живет, хотя давным–давно забыл, что такое потеть на работе.
    Айша–эже, конечно, поворчит про себя: тысячами получают, а мне только карамельки несут, себе, небось, шоколад покупают. Но ворчит она не особенно громко. А если кто ее на этом ворчании подловит, то старушка быстренько стрелки переведет на другого соседа, которого этот, ее собеседник, особенно не любит. Глядишь, и про ее ворчание уже забыто. Да и можно ли обижаться на хрупкую, старенькую Айшу–эже? Никак нельзя.
    И на электорат никто не обижается, им просто пользуются. И все рады: и сам электорат, и политики. И всем хорошо. Плохо одному только государству. Но о государстве пусть у народа голова болит, а у электората своя выгода на первом месте.
    Первая леди, чистильщица города
    Первая леди по имени, удивительно напоминающему имя высокой светской дамы, а поэтому опущенное нами во избежание недоразумений, только работает бомжем. Квартиру свою она сохранила и сохранила даже паспорт. Другое дело, что в квартире давно отключен свет и отрезаны трубы отопления, но она все–таки есть, и этим своим достоянием первая леди городских свалок чрезвычайно гордится. Она единственная ходит голосовать, поэтому бомжовое окружение уважает ее еще больше.
    Но не это, а ее просвещенность повергает невольных слушателей в шок, вызывая ответную реакцию — лучший кусок, найденный на помойке, отдают первой леди. Она его с достоинством принимает. Худощавая, со следами былой красоты на лице, с маникюром на грязных пальцах, она долгими вечерами, особенно долгими и невыносимыми осенью и зимой, когда сухие листья судорожно скребут по промерзшей земле, будто бы желая зацепиться в этом мире хотя бы за нее, пересказывает своим товарищам шедевры мировой классики. В последнее время ее зациклило на Акутагаве Рюноске, и одно только произношение этого имени повергает ее сожителей по подвалам в трепетный шок.
    Так однажды она взяла под свое покровительство калеку Андрея и, когда общественность попыталась воспротивиться этому, процитировала Рюноске. Вы знаете, сказала она, что качество любых продуктов лучше всего определяют именно калеки? Нет, ответствовало ей общество, а почему? И тут она без запинки выдала цитату: “Идеальным считается полный калека — человек, который не видит, не слышит, лишен обоняния, не имеет ни рук, ни ног, ни зубов, ни языка. Если удастся найти такого, он становится законодателем хорошего вкуса”.
    Общество замерло. Калека Андрей приободрился. А первая леди вдруг расхохоталась и закричала: “Это вы, вы все — лучшие граждане нашей страны… Это вы ничего не видите, не слышите, вам все равно, как жить и где жить, лишь бы не кончались куски на помойке… Вы все — калеки, нравственные уроды, но именно такие люди, наверное, и нужны нашему государству, потому что вас становится все больше и больше”. “Законодатели хорошего вкуса” ничего не поняли, но обиделись. Однако Андрея обижать перестали.
    Первая леди пьет много и все, что попадается под руку. Однако знаний своих при этом не утрачивает, как и память. Но в депрессию впадает. Тогда она забивается в угол и, посверкивая оттуда своими узкими, угольными глазами, то молчит часами, а то вдруг начинает что–то выкрикивать. В такие дни редко кто отваживается подойти к ней поближе. Но именно в такие дни она цитирует без устали: “Из всего, что свойственно богам, наибольшее сожаление вызывает то, что они не могут совершить самоубийство”, “Сильный попирает мораль. Слабого мораль ласкает. Тот, кого мораль преследует, всегда стоит между сильным и слабым”.
    В канун выборов первая леди любит ходить по собраниям и задавать кандидатам в куда–то всякие каверзные вопросы. К этим дням она готовится задолго. Возвращается в свою квартиру, занимает у соседей теплую воду и долго моется. Но все равно на собраниях никто рядом с ней сидеть не хочет и почему–то морщит носом. Первая леди на это реагирует с достоинством: то есть не замечает. О, она многое могла бы порассказать этим людям про них самих, потому что выбрасываемый ими мусор на помойку — это такой слепок с их жизней, такая картина… Опиши она ее, никому из них мало бы не показалось. Но вот — ею брезгуют. Пожалуйста, а она брезгует ими. Ими, кто на родном языке разговаривает, как безграмотный извозчик: “еенная, евонная”, “я начала стираться” и так далее. Чему их научил мировой опыт тысяч и тысяч людей, пытавшихся своим словом улучшить человечество? Да ничему.
    После таких собраний ее зацикливает на политике. Но говорит она не о ней самой как таковой, а о том воздействии, которое оказывает политика на жизнь людей. Вдруг цитирует: “Идя в полном одиночестве по сумеречной улице, он решил терпеливо ждать судьбу, которая придет его погубить” или “Обнаружить глупость народа — этим не стоит гордиться. Но обнаружить, что мы сами тоже народ, — этим гордиться стоит”. Но это, если говорить об Акутагаве Рюноске. Видимо, в маленькой головке первой леди этот человек занял самую большую извилину.
    Как–то не надолго в их ряды влился бывший журналист, который своей просвещенностью хотел переплюнуть первую леди. Но ничего у него из этого не вышло. Это был как раз начальный период ее воспоминаний Акутагавы, а у журналиста в запасе оказались только стихи. Например, Бодлера. Откуда ему было знать, что Акутагава также имел свое мнение об этом поэте, следовательно, имела его и первая леди? Стоило ему, несчастному, только вспомнить о Бодлере, как он тут же получил: “За болезненным эстетизмом Бодлера и По стояла до ужаса холодная, безразличная душа. И эта окаменевшая душа, хотели они того или нет, вынуждала их отбросить мораль, покинуть Бога, отказаться от любви…”.
    На выборы, в конечном счете, первая леди если и идет, то только для того, чтобы поругаться из–за не доставленного ей приглашения, а также, чтобы вычеркнуть все имена, какие есть в бюллетене. Потом долго живет как бы в ожидании каких–то перемен. Она смотрит на бегущие облака, ласкает ветки деревьев, шепча им какие–то нежные слова, подбирает брошенного котенка и носит его за пазухой, что–то поет… Но и после выборов все идет, как всегда. Первая леди, будто бы ее обманули в самых лучших ожиданиях самые близкие люди, постепенно начинает погружаться в депрессию. Однажды она исчезнет и вместе с нею уйдут куда–то великие строки великого Акутагавы. Да и кому он, если разобраться, по сегодняшним временам нужен?
    День Ивана Купалы
    Дети сначала вынесли из дома пустые пластиковые бутылки, потом побежали за ведрами и к полудню уже были мокрыми с ног до головы. Веселая забава. С признаками первой влюбленности, когда предмет любви можно ласково облить с ног до головы и услышать в ее ответном визге поощрительную тональность. Когда можно бросаться в арык и не получить за это от матери. Когда можно полунапугать и полуобрадовать прохожего, которого вы как бы заново окрестили. Выпущенная на волю энергия не знала удержу.
    На белый свет вместе со смехом и шутками полетел между тем и мат. Все “интересные” слова, когда–либо слышанные детьми от родителей, стали достоянием двора. И тут вдруг выясняется, что приезжий мальчик — каникулы — против того, чтобы матерились. Он, видите ли, не хочет этого слышать. И тут детская веселая орава на глазах превращается в разгневанную толпу. Не сговариваясь, все дети одновременно вылили свои ведра на чужака. Он стоял, захлебываясь в потоках воды, и, кажется, плакал. А не суйся в чужой монастырь со своим уставом. Бедный мальчик, пошедший против большинства. Бедное большинство, не разбирающее, за что казнит, а за что милует. Но именно большинство всегда решает, какому уставу быть в обществе. Электорат — это великая сила.
    Но откуда–то ведь все–таки берутся безумцы, которые жертвуют собой только лишь для того, чтобы толпа поняла: так жить, как живет она, нельзя? И иногда, говорят, побеждают. Тогда их называют не безумцами, а лидерами с харизмой. Но сколько им, бедным, нужно сил и упорства только для того, чтобы их сначала услышали, затем поняли сказанное ими и только потом согласились с этим!
    Людмила Жолмухамедова.

Адрес материала: //mail.msn.kg/ru/news/7469/