Сад

    Центр наследия и духовной культуры партии “Санжыра”
    Сад — это здорово. Тем более свой собственный — с тремя–четырьмя залюбленными, выпестованными, тщательно обмазанными по весне густой известью тоненькими стволиками.
    И неважно, чем обернется майское белоснежное, сплошь жужжащее кружево: глянцем тугих вишен, сочной роскошью персиков или чуть отдающим ванилью янтарем грушовок.
    Сад — это еще и здоровье. Вместо модифицированной снеди — горсть спелого крыжовника любой масти. Давление, гемоглобин и прочие мудреные медицинские показатели всегда будут в норме.
    Самая “бескровная” реализация собственнических инстинктов — это тоже сад. Рыхлые кустодиевские купчихи с зажатыми в пальцах–сардельках блюдцами, пафосные и не очень герои Чехова, ностальгирующие или еще только грезящие о бурно заколосившемся собственном клочке земли в несколько десятин. И непременно — сонмы снующих меж кустов, деревьев и давно не стрижен-ного разнотравья живописных “сельских” садовников, ягодников, рубщиков и косцов, притом часто в одном лице.
    Век нынешний — те же сонмы, только уже сплошь из голенастых и горластых тинейджеров, совокупно с их столь же модернизированными родителями, наконец–то вырвавшимися на пленэр и обремененными одной лишь мыслью, воплощенной в единственном, да и то иноязычном слове — relax.
    Не нужно быть большими эстетами, чтобы внутренне противостоять обыденности. Поэтому не стоит быть слишком строгими и к тем, кто коротает свой досуг лишь перевариванием — в утилитарном смысле — того, что может дать нам сад. Не будем ханжами — банка любимого варенья в феврале, когда оба Рождества позади, давно съедены новогодние апельсины–бананы, весной еще и не пахнет, а на душе ничего, кроме “достать чернил и плакать”, — что может быть лучше.
    И все же, все же… В этой бесконечной, не всегда доброй и вовсе не детской сказке по имени жизнь встречаются люди, умеющие не просто созерцать, но понимать и чувствовать красоту, ценить в себе подаренное им Провидением эстетическое чувство прекрасного. Щедро делясь радостью с окружающим миром, только они, пожалуй, способны помочь нам постичь изначальный и сокровенный смысл этого короткого емкого слова.
    Если бы Алеше Фетисову — обаятельному домашнему мальчику — сказали, что четверть своей недолгой жизни он проведет на чужбине в попытках вырастить сад там, где из глины “росли” только камни, мальчик наверняка бы перекрестился в испуге, остался дома, и ничего бы не было. Но маленький и оттого безмятежный Алеша Фетисов этого, к счастью, не знал. А когда, повзрослев, он узнал, что жизнь коротка и конечна и человеку вовсе не предосудительно сделать ее максимально комфортной для себя лично, в его жизни уже была она — Ее Величество Ботаника. Поэтому ни уговоры родных и друзей, ни блестящие перспективы, которые сулила Фетисову его образованность, не остановили его, и тридцати семи лет от роду тогда уже Алексей Михайлович отправился — как он полагал, в экспедицию — в Туркестан (тогдашнее название Средней Азии) по заданию Санкт–Петербургского географического общества. Экспедиция оказалась длиною в оставшуюся жизнь. Он, особенно в последние годы, когда пришло четкое осознание верно принятого полтора десятка лет назад решения, не жалел о том, что лишил себя и свою семью определенного комфорта, набора ярких жизненных впечатлений, полагающихся дворянскому сословию по рождению, родины, наконец.
    Конечно, в самом начале этого достаточно рискованного предприятия были и азарт, и молодой задор, и некоторая доля авантюризма. Позже от созерцания унылых одноцветных мазанок, от этой пустоши, то каменистой, то вдруг непроходимо–болотистой, нападала тоска, настолько невыносимая, что он готов был, схватив в охапку своих, бежать без оглядки — от жизненного неуюта, от пристальных недружелюбных взглядов местных “олигархов”, вроде купцов Ивановых, сумевших встать на ноги и на этой зыбкой иноземной почве и искренне не могущих взять в толк, кому нужны его саженцы, семена, какие–то заморские черенки. И что он носится по Пишпеку ни свет ни заря в любую погоду, изводит столько бумаги на переписку с такими же неугомонными иностранцами.
    И невдомек было толстосумам, что не славы и не выгоды ищет Фетисов, путем нехитрых финансовых расчетов, а то и на пальцах, доказывая местной власти необходимость создания сада не для себя и не для них, а для их детей, тогда и на детей мало похожих от скудости и однообразия окружающего пейзажа. “Нет никаких, даже убогоньких развлечений. Каждый сидит в своей мурье и бессловесно сопит… Тоска! Книг нет, и газеты получаем через месяц после выхода” — это не Фетисов, но тоже приехавший из России взрослый человек делится впечатлениями о нашем с вами городе той поры.
    Если мыслящим взрослым было нелегко, то что оставалось делать детям? С детьми приезжих, правда, было проще — их родители были тем запасом интеллектуального кислорода, который до поры до времени не позволял ребенку морально деградировать. Но пишпекские мальчики и девочки, на которых многочисленная родня сызмала возлагала определенные житейские надежды и часть связанных с их воплощением бытовых забот, были изначально лишены детства.
    Но Фетисова вдохновляло не только чадолюбие. Будучи реалистичным и в интересах дела даже прагматичным человеком, он понимал, что любой, даже самый искренний и пылкий, порыв кратковременен и фрагментарен: энная сумма, выделенная на семена, которые, к слову, часто оказывались нежизнеспособными и не давали ни единого ростка, взаимовыгодный обмен редкими экземплярами диковинных растений — все это, безусловно, радовало Алексея Михайловича, но не давало ему уверенности в том, что уже завтра все не будет выкорчевано и растерзано — чьей–то злонамеренной рукой или капризами нашего климата.
    И Фетисов создает городскую садоводческую школу. Набирает девятнадцать (!) учеников. Чтобы реально оценить “энтузиазм”, охвативший пишпекцев в связи с этим начинанием, заметим, что в городе тогда проживало приблизительно 10 тысяч человек. Но идея сделать ставший родным Пишпек красивее, а его жителей чище и лучше настолько захватила Фетисова, что он не только не опускает рук, но привлекает — и с каждым годом все успешнее — тех же горожан к ее воплощению. И уже через несколько лет самые инертные и скептически настроенные пишпекцы охотно принимали участие в озеленении города. Взамен они получали саженцы приглянувшихся им растений для своих собственных подворий. Так, без окрика и нажима, без пафосных лозунгов город приходил в себя и обретал неповторимые черты.
    Фруктовый сад с плодово–декоративным питомником, Карагачевая роща, аллеи на Дзержинке, Дубовый парк — все это сделано и вдохновлено им, Алексеем Михайловичем Фетисовым, чье имя сегодня незаслуженно забыто. Неужели ста двенадцати лет достаточно для того, чтобы вслед за уходом человека, столько сделавшего для Бишкека, ушла и память о нем?
    В следующем году исполнится 165 лет со дня рождения Алексея Михайловича. И если мы не просто будем любоваться красотой, подаренной им нам и нашим детям, но сохраним, преумножим ее и, главное, воплотим свое восхищение в зримые формы — назовем именем ученого одно из его зеленых детищ, — это и станет лучшим подарком бескорыстному человеку, одним усилием вдохновения, ума и воли превратившему наш город в сад.
    Жанна Демченко.

Адрес материала: //mail.msn.kg/ru/news/14415/