Поэту платят не деньгами
Акын и бард — в чем разница, да и есть ли она? Сагынбек Момбеков поет о нашей жизни. Порой жестко, порой лирически. И под гитару, и под комуз. Первая звучит здорово и непривычно. Но весь он в другом — в словах. Сами кыргызы окрестили его бунтарем. Почему? Ответ в фразе: боль в словах и музыка Момбекова, песни — народные.
Родом я из Таласа. Детство и юность прошли, как у большинства советских людей, — школа, училище, институт, причем медицинский. Но к третьему курсу понял, что врач–стоматолог — это не мое призвание. Выбрал, в общем–то, я престижную профессию, но все детство и юность мечтал стать музыкантом. Конечно, после школы подумывал об институте искусств, но поступать туда не посмел — не было уверенности. Учеба в училище была связана с сейсмостанциями, лавинами, поэтому в молодости я очень долгое время работал в горах на перевале Ала–Бель. Тогда–то один из друзей–спасателей и дал мне в руки гитару.
— Сагынбек, у тебя совершенно необычный стиль, манера игры и очень своеобразное звучание инструмента. У кого и где ты учился?
— Специально — ни у кого. Тогда бы просто стал рабом чужой школы. А так у меня своя. Я не знаю, как называется мой стиль, да для меня это и неважно. Главное — его любят очень многие. Он легко узнаваем. И, прежде всего, наверное, потому, что я использую некоторые элементы техники игры на комузе. Этот инструмент я тоже не выпускаю из рук — сочиняю кюи. Что касается текстов, то сильнейшее потрясение на меня произвели смерть и похороны Владимира Высоцкого. Я в то время служил в армии в Москве. Творчество этого поэта, актера и гражданина оказало большое влияние на мою судьбу. Когда после службы я вернулся в Кыргызстан, то с гитарой уже не расставался.
— О чем, Сагынбек, ты пел в своих самых первых песнях?
— Конечно, о родных горах! Горы — это пирамида. А там, где пирамиды, выплескиваются высокие энергии. Поэтому мышление людей, живущих в горах, мелодичное, чистое, доброе, космическое.
— А ведь многие утверждают, что ты в своих песнях бываешь очень зол?..
— Недавно ко мне в гости из Брюсселя приехал один бельгиец. Он говорит, что у вас здесь все естественное и первозданное — хрустальная вода и т.д. Упрекнул в том, что мы не знаем цены своему богатству. Вот об этом я и пою. Извини, что не получается по–доброму. Кыргызстан — маленькая страна, которую, по моему мнению, растаскивают по частям нувориши. Да, в моих песнях есть претензии к правительству, Президенту страны, к парламенту. Им я задаю вопросы, почему стоят фабрики, заводы, где могли бы работать люди? Почему за бесценок нечестными чинушами с толстыми портфелями скупается то, что еще не остановилось? Почему во время баткенских событий наши союзники–соседи бомбили наши села? За это я с некоторым сарказмом их благодарю. Говорю спасибо и братьям–казахам за то, что дали работу кыргызстанцам — это я о рабах на табачных плантациях. Пою и о том, что у тех, кто наворовал миллионы, нет Родины. Со своим золотом и баксами они в любую минуту могут уехать в США, Европу. А кто останется в Кыргызстане? Нищий народ! А в последние годы стал задавать и другие вопросы. Например, кому я могу сказать свою правду — народу? Он запуган, как в тридцатые годы, боится слушать, аплодировать. Овцам и баранам (это художественный прием)? Так они существа безмолвные и безропотные. Исполинам–горам? Но они за тысячелетия видели и не такое. Спрашиваю — почему сегодня никому нет дела до нашего будущего?..
— Выходит, все твои песни политические?
— Конечно, нет. Есть и лирика и размышления. Есть и эстрадные песни. Кстати, многие из них поют наши известные исполнители.
— Сагынбек, широкая известность к тебе пришла в годы независимости или намного раньше?
— У меня нет ни титулов, ни званий. Всегда — и в советские годы, и потом — власти шарахались от меня, как от огня. Всю свою жизнь я ездил по республике. Но, конечно, не с филармонией. Брал гитару, простенькую аппаратуру, садился в свой старенький автомобиль или автобус и — в народ. Без ложной скромности скажу, что меня одинаково внимательно и с удовольствием слушают и на юге, и на севере. Даже те же чиновники, которые после концертов говорят: мол, Саке, мы тебя уважаем, но лучше от греха подальше уезжай в другой район.
Что касается советских времен, то в те годы не знали, что такое свободный художник. Чтобы меня не обвинили в тунеядстве, я, конечно, кем–то и где–то числился, занимаясь творчеством и разъезжая с гитарой по республике. Слава, конечно, шла по пятам. Прихожу, например, устраиваться на крупное предприятие, нет, говорят, раскопаешь недостатки, ославишь на всю республику. Этим я и горжусь. Был когда–то у меня и свой музыкальный коллектив. Но в последние годы с этим сложно. Деньги. Чтобы прокормить семью и приобрести аппаратуру, пришлось податься даже в коммерцию. Но в душе я — романтик и больших успехов в бизнесе не достиг. Борьба за кусок хлеба отнимает много времени и сил. Но все равно ежедневно я нахожу час–два, чтобы просто поиграть на гитаре, комузе или сочинить что–нибудь новенькое. Я уже не юноша — мне 48, хотя легок на подъем и очень молод душой. Недавно был в Германии. Выступал там две недели. На удивление, немцы очень хорошо восприняли мои песни. Тогда я и почувствовал уверенность в том, что что–то могу сказать людям. Но парадокс в том, что на Родине мне давно путь заказан и на радио, и на телевидение.
— А теперь, насколько мы в курсе, даже и на базары?
— Увы, это так. Дело в том, что я никогда не молчал. В первые годы независимости и построения демократического государства все испытывали эйфорию. Меня никто не преследовал, никто не давил. Мой “Москвич” с громкоговорителем был неотъемлемой частью любого митинга или пикета. Власти тогда очень благосклонно относились ко мне. А теперь уже дошло и до судов и милиции. Произошло это на Ошском рынке. Одному выступать очень тяжело в чисто техническом плане. Помогать же мне сегодня никто не хочет — все боятся, хотя и слушают. Я и говорю Доолету (Доолетбек Момбеков, лидер партии “Асаба”. — Ю.Г.): “Не побоишься со мной поработать? Будешь только стоять, держать громкоговоритель, следить за тележкой с аппаратурой и молчать”. Он согласился. И молчал. Правда, когда милиционеры подошли и стали требовать, чтобы я прекратил пение, он сказал: “Пусть поет. Никому он не мешает, ни к чему не призывает, не ругается... Поет только о том, что пишут в газетах”. Тогда нас и задержали. На Ошском я пел очень много раз. Попутно делал и маленький бизнес — свои кассеты с записями продавал. Это, по–моему, и называлось демократией. Мне и сцена тогда была не нужна. Сейчас все изменилось.
— Сагынбек, ты входишь в какую–нибудь партию?
— Нет. И не хочу вступать. Хотя понимаю, что, сотрудничай я с какой–нибудь, давно бы жил лучше и катался на “Мерседесе”. Они бы и спонсировали и защищали меня. Например, мог бы помочь Кулову и “Ар–Намысу”. Но у него тоже есть ошибки, некоторая однобокость. А я — человек свободный. Обхожусь без кумиров и всегда готов “пройтись” по любому лидеру. Пока нет такой партии, программа которой соответствовала бы моим взглядам и идеологии, которую я бы разделял. Но тем не менее я выступал на некоторых общественных мероприятиях партийцев. С просьбой помочь, особенно во время избирательных кампаний, ко мне обращались многие. Но пел не всегда. Помогал, например, Дооронбеку Садырбаеву, Оксане Малеваной.
— Деньги тебе за это платили?
— Нет. Но я получал деньги за другие песни. Например, за мою мелодию об Отчизне, за несколько аранжировок песен, которые исполняли звезды нашей эстрады. Но, повторяю, на телевидение и радио мне путь закрыт. Мой голос очень сильно пугает власть имущих. Отсюда и весь этот фарс с судом.
— Расскажи подробнее...
— После того как на Ошском нам скрутили руки, забрали гитару с громкоговорителем, мы оказались в милиции. Продержали там несколько часов, а затем на удивление оперативно доставили в суд. Там милиционеры–охранники говорили мне: “Извините, Саке! Мы вас любим. Поймите — служба...”. А я сижу — на комузе наигрываю. А они просят: “Спойте”. Я им: “Вот когда посадят, и буду услаждать ваш слух”. Потом суд начался. Я первый раз на скамье подсудимых — не знаю, как себя вести, как отвечать. Меня спрашивают: “О чем пел?”. Я взял комуз и исполнил то, что пел на Ошском. Мне тогда другой вопрос задали: “Для чего это делал?”. Я им в ответ, мол, кушать надо. Люди за мои песни деньги дают. Вот и стараюсь. По всей видимости, эта фраза меня и спасла. Суд обошелся лишь предупреждением, чтобы я впредь не выступал в общественных местах.
— Отныне тебе, выходит, заказана дорога в народ?
— В принципе и мне самому уже давно надоело ходить по базарам и шуметь. Возраст не тот. Ко всему у меня много лирических песен. Если попросят — выступлю. Но в основном буду заниматься творчеством.
— Выходит, Саке испугался?
— Нет. Я не боюсь властей. Когда меня задержали, где–то в глубине души я даже был готов посидеть в тюрьме. Хотел посмотреть, как отреагирует народ на то, что я за правду сижу. Но не получилось. Власти сами испугались. Быстро все спустили на тормозах, не поднимая шума. Дело в том, что я сам не вижу смысла выступать в таких условиях. Даже если я дам афишу, поеду по областям, спеть все равно не позволят. Я хорошо представляю, как подойдет губернатор и спросит: “Кто разрешил здесь концерт?”. А затем по–хорошему добавит потихоньку: “Уезжай, пожалуйста. Нам не нужны проблемы со столицей”.
— Сагынбек, как ты расцениваешь развитие современной кыргызской культуры и искусства?
— Я не хочу никого обижать, и выскажу свое сугубо субъективное мнение. Вчера ходил на фильм Актана Абдыкалыкова “Маймыл”. Я уважаю творчество людей, создавших эту картину, но скажу честно — хотелось встать и уйти. Объясню почему. Такие фильмы — подражание западной цивилизации. Наркотики, воровство — показана жестокая реальная жизнь. Но я бы не хотел, чтобы такой жизни учился мой сын. Я не желаю смешивать западную культуру с восточной. А уж если случился подобный симбиоз, то он должен быть добрым и чистым, как старые советские картины и мультфильмы. Повторяю, право своего взгляда на жизнь, конечно, имеют все художники. Но, я считаю, копировать не следует даже шедевры. Нужно развивать свое и быть ни на кого не похожим.
Записал Юрий ГРУЗДОВ.
Адрес материала: //mail.msn.kg/ru/news/110/